У бродячих циркачей выживает сильней?ий
25 октября 2006
Одним любопытно, чтобы они свалились в пропасть и разбились насмерть. Другим — чтобы они про?ли четыре четверти пути до конца. Зрители любят зрелища. Канатоходцы — высоту. Бродячие актеры сегодня?ней Средней Азии. Живые диковинки. Своим телом они владеют луч?е, чем разумом.
Они живут, как птицы небесные, как вечные странники.
Паря над миром, не сеют и не жнут.
Они “играют в канат” словно в русскую рулетку, не веря, что это смертельно опасно, и не боясь.
Они воспитывают детей плетью и палкой. С грудного возраста заставляя тех тоже лезть в небо.
Спецкор “МК” разыскал в Ферганской долине одну из кочующих трупп бродячего цирка и всего за десять баксов уговорил их дать эксклюзивное представление.
Учителю нельзя быть добрым, — цокает языком Уктам, показывая мне бесчисленные ?рамы на спине своего млад?его сына Умида. — Смертным боем бить ученика надо. Только тогда из него, может быть, выйдет толк.
…Первый из них когда-то спустился с неба. Балансируя на тоненькой веревочке, соединив?ей две горы. Племянник пророка Мухаммеда — ре?или люди в Ферганской долине, и только этим родственным обстоятельством была объяснена столь неслыханная смелость. “Вместе с канатоходцами с неба спустилась и на?а вера”, — говорят узбекские мусульмане.
Давным-давно это было, может, полтыщи лет назад. Сегодня?ние ферганские канатоходцы мало чем отличаются от своего знаменитого прародителя. Члены таинственной бродячей касты, куда входят по праву рождения. В ?есть месяцев младенца первый раз сажают на ?ею отца или стар?его брата, поднимают на высоту.
Пусть привыкает. А даль?е — как получится. В горы, в небо, клоуном на ярмарку.
— Что будет, если малы? упадет? — спра?иваю я у Уктама, хозяина дома.
— Упадет — умрет, — невозмутимо отвечает тот.
12-летний Умид, млад?ий в семье ферганских канатоходцев Кулда?евых, кувыркается на битом стекле, щедро рассыпанном по двору дома де?евыми бутылочными бриллиантами.
Осколки впиваются в его давно не мытые пятки. Пятки сверкают. Умид хохочет. Втаптывает в землю капельки крови, проступив?ие на коже.
?грай в дорбаз, Умид, — кричит отец, и мальчик послу?но бежит к канату.
“?грать в дорбаз” — так дословно переводится с узбекского языка словосочетание “ходить по канату”. В самом названии заложено что-то несерьезное. ?ли, наоборот, сли?ком серьезное? ?граем же мы в опасную русскую рулетку.
А узбеки — играют в дорбаз.
Он не боится? — спра?иваю я у отца мальчика, который, легко подтянув?ись на руках, уже залез на самый верх. ? теперь скачет по воздуху словно по батуту. Ловя, словно птица крыльями, руками ветер с ферганских гор, удерживая ими хрупкое равновесие на веревке.
— Боится, Катя-хон? — недоумевает Уктам. — Неужели ты сама никогда не мечтала взлететь?
Бродяги на ярмарках
Обычный дом в ки?лаке Джар, в районном центре Багдад, что означает “цветущий сад”. Здесь, на выезде из Ферганской долины, в буквальном смысле слова климатическом раю, и живут самые луч?ие канатоходцы на земле. Made in Usbekiston.
Накрапывает мелкий дождик. Опадают жухлые листья винограда. Мечется на цепи бе?еная марты?ка Шоди. Шоди у канатоходцев вместо сторожевой собаки. Она тоже артистка, ее привезли лет пять назад от “талибов” из Афганистана и научили делать то, что нравится публике. ?грать в дорбаз со стар?ими “братьями” и обносить затем перевернутую тюбетейку по кругу.
Работа в узбекском ?оу-бизнесе Шоди, похоже, не нравится. Марты?ка скалит остренькие зубки на натянутый канат. Похожий издалека на обычную бельевую веревку, намок?ую под осенним ливнем.
Сезон бродячих артистов закончился. Цирк уехал. Клоуны остались. Канатоходцы делают мне ароматный плов в натертом чесноком казане и, разрезая арбуз на равные дольки, усаживают на пол в самой дальней комнате, в ворох мягких поду?ек. “Вы не должны смотреть, как мы готовимся к представлению, нет, это не на?а тайна, просто чтобы вам потом было смотреть интереснее!”
Все это — на ломаном русском, почерпнутом еще лет тридцать назад на службе в Советской Армии.
Млад?ие из канатоходцев не понимают по-русски совсем. Только хохочут и скачут вокруг меня как заведенные, демонстрируя дружелюбие. Как ласковые кутята.
Актеры в доме — спло?ь мужчины. Отец Уктам, дядя Рустам, дети Ахат и Умид. Есть еще клоун Халижбек, призванный разбавлять безудержную канатоходскую смелость собственной — вкупе с обезьянкой Шоди — непроходимой глупостью.
Единственная деву?ка в семье, 18-летняя Фюрза с глазами раненой газели, сегодня вместо матери, которую отец — Уктам — отпустил погостить к ее родне в соседний ки?лак.
— Без моего разре?ения женщина из дома никуда не может уйти, иначе “талак-развод”, — сурово объясняет хозяин. — А мы, мужчины, сами на все лето уезжаем в Шахимардан, в горы, где издревле обитали бродячие канатоходцы. Вол?ебное это место, сказочное. Там небо говорит с землей. Ставим палатку и живем себе, зарабатывая тем, что рискуем жизнью, веселим народ на ярмарках. На свадьбах выступаем тоже. Какая же свадьба без дорбаза? Легче без жениха и невесты обойтись.
Почему люди не летают?
Удачный был день, когда, бегая без устали по дорбазу, канатоходцы добывали на семью долларов десять. По Узбекистану очень боль?ие деньги. Люди, собирающие хлопок на полях, получают за сутки в пять раз мень?е.
После 12—15 часов хождения по мукам был у актеров и плов, было и мясо. ? молчаливая Фюрза, может быть, несмело улыбнулась. Когда отец с братьями живыми вернулись из Шахимардана домой.
Вол?ебный Шахимардан — терра инкогнита, фата моргана, ничейный, спорный анклав на границе между Киргизией и Узбекистаном. Последние несколько лет там стоят суровые люди в форме, проверяя документы. ?м не до праздника, не до зрелищ. Неспокойно нынче в Ферганской долине. Беженцев много.
А праздных отдыхающих, готовых положить медный гро? в тюбетейку марты?ки Шоди, становится все мень?е. Сезон кончается рано. Удачный день, если теперь у канатоходцев хватает к вечеру на круглую белую лепе?ку, разделенную по-братски на ?естерых. Включая бедняжку Шоди.
Приходится работать не на себя — на импресарио, собирающего иной год воедино труппу из пяти-?ести дома?них цирков и организующего их выступления по всему краю. “Чужие дяди” импресарио, как говорят, жадны и завистливы. Сами по канату не ходят, а отдают бродячим актерам процент от сбора — пять тысяч сум на всю ораву, около трех долларов.
— А ведь на?а Фюрза тоже когда-то играла в дорбаз, — мечтательно вспоминает Уктам. — Я дочь в семь месяцев посадил себе на ?ею. У меня дорбаз был в ду?е, этому не научи?ь, это надо почувствовать. Хотя иногда из девочек тоже получаются неплохие канатоходки. Я даже думаю, что и они, женщины, совсем как люди, могут что-то иногда ощущать в своем сердце. Но в 12 лет, едва Фюрза расцвела, я запретил ей лазить на канат.
На канатоходках не женятся. Это занятие для публичной девки. Бары?ня из приличной узбекской семьи не испортит свою репутацию тем, что пройдет на глазах у всех босыми ножками по тонкой веревке. “В Шахимардане до сих пор выступает Махтуна, деву?ка, которой отец не смог запретить играть в дорбаз, — вспоминает Уктам. — Ей уже 22 года, и к ней ни разу никто не посватался, никто на нее не позарился, она — старая дева. Вынуждена сама зарабатывать на кусок лепе?ки. Разве это дело? Говорят, что она так захотела, но я не верю. Какая из женщин откажется, чтобы ее кормил муж?”
В этом году Фюрза Кулда?ева закончила медицинский техникум в городе Каканде. Но трудиться согласно диплому, как и ходить по канату, она никогда не будет. Просто среднее специальное образование — луч?ее приданое для деву?ки из Ферганской долины.
Боль?е от нее ничего не требуется. Фюрза сидит в своей комнате и покорно ждет жениха, с тоской наблюдая за тем, как сигает по осколкам битого стекла ее беспечный млад?ий брати?ка.
Суженого на горизонте Фюрзы пока нет. Но деву?ка говорит, что выйдет замуж уже к следующей зиме. Так принято. Если надо, жених быстро найдется.
?, может быть, на этой свадьбе ее отец Уктам сам еще сыграет в дорбаз. А Фюрза отвернется, смахнув слезу, будто ее это совсем не касается.
— Мне до сих пор иногда снится канат, — говорит деву?ка через соседа-переводчика. — Так бы и полетела на нем еще, высоко-высоко… Вы не знаете, почему люди не летают как птицы?
?збиение соседского младенца
— Что бы ни случилось, надо продолжать представление до конца, — утверждает дядя Рустам. — У одного канатоходца родной сын упал с каната и разбился насмерть. Парня унесли, а вместо него на высоту поднялся его старый отец. ? он улыбался до тех пор, пока с ярмарки не у?ел последний зритель. Слава богу, такое случается редко!
Достану, сыну дяди Рустама, было 6 лет. Он не ходил по канату. У него было другое амплуа. Ярмарочный фокусник забрасывал его живот острыми клинками. Рустам изо всех сил напрягал мы?цы брю?ного пресса, и тогда ножи отскакивали от него — будто заговоренные. Но однажды мальчи?ка не смог напрячься как следует…
— Я вез сына в больницу, истекав?его кровью, и плакал сам, — говорит дядя Рустам. — Я ничего не мог сделать — на все воля Аллаха! Но мои молитвы вознеслись к Богу, и мальчик выжил. Ему сейчас уже 15. Он выступает с ножами по-прежнему.
Когда канатоходцы уезжают на “гастроли” — в ближай?ий ли ки?лак или в далекий Та?кент, — их дети бросают ?колу. “А зачем учиться? У них и так уже есть профессия”, — хмурится боль?ой Уктам, подбрасывая и отбивая собственной головой огромные многопудовые гири. Недавно он переквалифицировался из канатоходца в силача. Что поделае?ь — возраст. Дорбаз любит молодых.
Маленького весельчака Умида на канате сменяет симпатичный Ахат. Ему около двадцати, он нравится деву?кам, остановив?имся у дороги с ме?ками, полными колхозного зерна.
Зрительницы аплодируют Ахату. А он ?агает по проволоке аки по суху, не замечая их девичьих восторгов. Затем выхватывает из толпы розовощекого пупса месяцев девяти, сына соседки, что при?ел на представление на руках у брата.
— Давай-ка потанцуем с тобой, Яхио-джан, — Ахат закидывает ребеночка себе за ?кирку и, разбежав?ись на веревке, начинает подпрыгивать в воздухе уже вместе с ним.
Младенец Яхио-джан визжит. Младенец Яхио-джан в ?оке. Это его первое негативное впечатление от мира. ?з последних сил, не найдя опоры, малы? цепляется за волосы своего нечаянного мучителя. ? тут же перестает орать, поглядывая на нас сверху вниз. Молодец, Яхио-джан, космонавтом буде?ь! ?ли каким-нибудь узбекским начальником.
— Вот види?ь, он захотел выжить и сразу догадался, как надо поступать, — объясняет Уктам. — А мой собственный учитель неподалеку от на?его ки?лака натягивал проволоку над узкой речу?кой, и я самостоятельно через речку переправлялся. Я был умный и смелый. Ленивого ученика дрессируют по-другому. Двое взрослых канатоходцев привязывают его веревкой, сами становятся по разные стороны от каната, и каждый держит лоботряса за руку. Чтобы он учился держать равновесие. Сначала веревка один метр над землей, потом вы?е. Если мальчи?ка кричит и вырывается, учитель может на десять метров вверх сразу поднять. Пусть попробует спрыгнуть оттуда — неделю на спине спать не сможет, так его изобьют палками. ? это очень правильно!
Худые лопатки его собственного сына Умида в кровоподтеках и ?рамах, в тонких следах от плети. “Да, вы верно заметили, я очень хоро?ий отец и учитель, я бью детей почти каждый день, — гордится Уктам. — Это потому, что я желаю им добра. Желал бы зла, тогда бы баловал и по головке гладил!”
Бенефис марты?ки Шоди
Кого из москвичей можно удивить нынче хождением по канату? Кого можно заставить закрыть от испуга глаза, едва только нога степенного столичного гимнаста, промазав, случайно скользнет по воздуху?
Если и задержимся на минутку, посмотреть на человека над пропастью, то не иначе чем когда он уже будет лететь оттуда, кувыркаясь, вниз головой… Вот ведь забавное зрелище!
А узбеки — как дети. ? зрители этого маленького бродячего цирка в Ферганской долине, и сами господа актеры. Недалеко у?ед?ие от природы и потому такие искренние, восторженные, наивные. В ки?лаках ведь нет других развлечений, кроме как посмотреть на заезжую труппу в выходные. Это развлечение тут вместо реалити-?оу по телевизору. Понятное всем искусство на века. За пять веков существования канатоходцев жизнь в их долине ничуть не изменилась.
Самое удивительное, что в “игре в дорбаз” нет никакого двойного дна, никакой философской морали. Канатоходцы перемещаются по воздуху, будто сеют свой хлопок. ?ли собирают виноград. Легко и просто. Так летают птицы. На уровне инстинктов, не разума.
— Люди добрые, почтенней?ая публика, не пожалейте денег клоуну на ?а?лык-ма?лык, — выскакивает из-за кустов невесть откуда взяв?ийся ?ут, дядя Халижбек, местный Ходжа Нассредин.
Последний персонаж бродячего спектакля. Он же — кассир. Бескорыстным трудягам-канатоходцам стыдно требовать у зрителей оплатить их входной билет. Они настолько сроднились с нами за это короткое представление, что не могут теперь выглядеть экономически заинтересованными.
? поэтому, несмотря на то что программу посмотрели все, заплатят за нее только самые сознательные, те, кто этого захочет. Такой вот коммунизм.
В руках у клоуна бьется полузаду?енная обезьянка. Дядя Халижбек направляется ко мне, в явном желании “слупить” с меня как можно боль?е денег. Все же журналистка из самой Москвы! А он — глупый клоун, ему не стыдно у меня доллар клянчить.
— Вы говорите по-русски? — спра?иваю я его и протягиваю за труды десять баксов. — Вы тоже ходите по канату?
Он очумело глядит на портрет американского президента. Дневную выручку их семьи в луч?ие времена. ?щет и не может найти слов благодарности.
— Говорю, хожу, — быстро объясняет Халижбек, протягивая к купюре сразу обе руки.
Блин, своими деньгами я все им испортила…
Сумас?ед?ая марты?ка Шоди, почувствовав слабинку, вырывается от клоуна на свободу. Скачет по веревке вверх. Куда-то высоко-высоко, в небо, откуда спустился когда-то на землю первый канатоходец с боль?ими родственными связями.
А дядя Халижбек в рваных трениках и тюбетейке так и остается стоять, один-одине?енек, разинув рот, с зеленой бумажкой в руках и с изгрызенным о?ейником. Эту марты?ку искали потом по Багдаду весь вечер. Но к моему отъезду так и не на?ли. Бедные канатоходцы…
“Московский Комсомолец” - Екатерина САЖНЕВА
Размещено в рубриках: ????????????, ???????????